— Куда дели тапки? — раздался девчоночий голос. — Бабушка!

Дверь кухни приоткрылась и из нее выглянула Виктория Петровна.

— Вика, у нас гости! — сказала она. — Возьми еще пару тапочек в тумбе и иди в гостиную, там тебя ждет сюрприз.

Шлепая большими тапочками, в комнату зашла симпатичная девчонка лет тринадцати.

— Ой! — сказала она, уставившись на меня широко открытыми глазами.

— Здравствуй! — сказал я ей. — Тебя Викой зовут? Я Гена, а это Люся.

— Я вас знаю, — ответила она. — Я все ваши песни слушала и книгу прочитала. Она у меня на полке стоит.

— И как книга? — спросил я.

— Не все понятно, но здорово!

— Дети, мойте руки и за стол! — позвала с кухни Виктория Петровна. — Уже все готово. Вика, проведи ребят.

Через несколько минут мы уже сидели в здоровенной кухне и ели густой и очень вкусный борщ со сметаной.

— Очень вкусно! — похвалила Люся. — У Гены мама такие же готовит. Поешь первого и уже наелся.

— У бабушки вы первым не отделаетесь, — предупредила Вика. — Второе тоже придется съесть. Вы к нам надолго?

— Погостят сегодня, а завтра куда-нибудь на время пристроим, — сказал ей Леонид Ильич. — Дней через десять в Москву переедут их родители, тогда уже будут жить дома.

— А вы нам что-нибудь споете?

— Можно и спеть, — согласился я. — Только без аккомпанемента совсем не то впечатление.

— Я сейчас возьму у соседей гитару! — вскочила Вика. — У Мишки есть.

— А ну немедленно сядь! — рассердилась бабушка. — Поешь, потом сходишь.

— Он не только песни пишет, — сказал Леонид Ильич, доедая первое. — На море меня смешил анекдотами. Я таких не слышал, и рассказывать он их мастер! Расскажи что-нибудь, что еще не рассказывал.

— Знаменитый русский певец Вертинский, уехавший еще при царе, возвращается в Советский Союз. Он выходит из вагона с двумя чемоданами, ставит их, целует землю, смотрит вокруг и говорит: "Не узнаю тебя, Русь!" Потом оглядывается — чемоданов нет! И говорит: "Узнаю тебя, Русь!"

— Да, это про нас, — сказала Виктория Петровна, постучав по спине закашлявшегося мужа. — Только давай ты нам их расскажешь после обеда, а то сейчас еще кто-нибудь подавится.

— Виктория Петровна, может быть, не надо? — попытался я увильнуть от поедания котлет с рисом. — Честное слово, я уже наелся! И Леониду Ильичу вы не положили.

— Ему не нужно, — ответила она, — а вы растете. Если хочешь, положу меньше гарнира, но съесть надо.

После обеда мы поблагодарили хозяйку и вернулись на диван, а Вика умчалась к соседям за гитарой. Зазвонил телефон, к которому подошел Брежнев.

— Да, приехал, — сказал он. — Привез. Сегодня переночуют у меня, а завтра посмотрим. Да, конечно. Если хочешь, приезжай.

— Через полчаса подъедет Суслов, — сказал он, положив трубку на рычаг. Наверное, захочет с тобой поговорить. Может, это даже и к лучшему: не придется вас завтра возить в ЦК.

Появилась Вика с гитарой.

— Спой "Все для тебя"! — попросила она.

— А ты откуда знаешь об этой песне? — удивился я. — Белорусское телевидение ее из записи концерта не убрало, а по центральному я ее не слышал.

— Ее по "Маяку" передавали, — пояснила девчонка. — А еще уже есть магнитофонные записи. У нас и мальчишки поют, но это совсем не то.

— Вообще-то, это взрослая песня, — сказал я, — поэтому она у твоих мальчишек и не звучит.

Гитара оказалась лучше моей, и ее не пришлось настраивать. Я спел заказанную песню, а потом мы исполнили весь свой репертуар.

— Все, — сказал я, возвращая Вике гитару. — Отработали не только первое, но даже второе. А, может быть, и на ужин хватило.

— До появления Михаила Андреевича еще есть время, — сказал Брежнев, — поэтому расскажи еще один анекдот и можешь об ужине не беспокоится.

— Политический можно? — спросил я.

— Можно, — разрешил он. — Вика, живо иди относить инструмент!

Я думал, что девочка будет проситься остаться, но она беспрекословно вышла из квартиры.

— Пришел пастух в обком партии и просит дать ему какую-нибудь высокую должность, — начал я рассказ. — У него спрашивают, почему он к ним пришли за должностью, а он отвечает, мол, потому, что в вашем партийном гимне поется, что кто был никем, тот станет всем. В обкоме ему и говорят, что теперь поют совсем другую песню "Каким ты был, таким ты и остался".

— Не вздумай рассказать такой анекдот Суслову, — отсмеявшись, предупредил Брежнев. — Он, конечно, тоже будет смеяться…

— Я заочно немного знаю Михаила Андреевича, — сказал я, — поэтому ему бы этого не рассказал.

Прибежала Вика, которая прилипла сначала ко мне, а когда я ушел в одну из комнат вместе с приехавшим Сусловым, она переключилась на Люсю.

Суслов с самого начала держался настороженно, от него так и веяло подозрительностью, поэтому я тоже взвешивал каждое сказанное ему слово. Перед беседой со мной он ненадолго уединился с Брежневым, а уже потом позвали меня, а Леонид Ильич вышел.

— Так тебе восемьдесят лет? — начал он разговор.

— Я хоть и не женщина, но мне тоже столько лет, на сколько я выгляжу, — ответил я. — Мне лишь дали память прожитой жизни, стариком она меня не делает. Но и мальчишкой я себя не чувствую.

— Что ты обо мне знаешь? — спросил он.

— В отличие от Брежнева, о вас мне почти ничего не известно, — откровенно сказал я. — Хоть ваша роль в партии была велика, о вас потом писали мало. Я ведь в свою бытность мальчишкой никем из вас не интересовался. Это уже много позже, когда открыли многие архивы, пошли публикации. Но и тогда в основном интересовались ключевыми фигурами. О вас тоже писали, но мало. Идеолог партии, серый кардинал, друг Брежнева… Вам не понравилось то, что Брежнев подгребает под себя власть, но попытки ему помешать провалились: он вас переиграл. Но позже у вас, похоже, никаких противоречий не было, по отзывам вы с ним дружили. Еще читал статью о том, что вы преследовали часть интеллигенции, которая чересчур близко к сердцу приняла "оттепель" Хрущева. Могу кое-что рассказать о ваших детях.

— Что именно? — поинтересовался он.

— По Майе было написано, что она стала доктором исторических наук и специализировалась на Балканах. О сыне писали больше. Револий окончил институт, работал в КГБ, где дослужился до звания генерал-майора, потом стал директором НИИ радиоэлектронных систем. Позже работал в правительстве. У обоих были дети, но то ли я о них ничего не читал, то ли не помню.

— А как это согласуется с абсолютной памятью?

— А кто вам сказал, что она абсолютная? — возразил я. — Она у меня прекрасная, но это не значит, что я помню абсолютно все, да еще слово в слово. Есть очень много такого, что действительно так и помню, но для того, чтобы вспомнить остальное, приходится долго настраиваться, а кое-что не удается вспомнить совсем. К счастью, такого очень мало.

— Ты сказал, что многое помнишь о Леониде Ильиче…

— С этим, пожалуйста, обращайтесь к нему самому, — сказал я. — Я ему обещал, что никому ничего не скажу, а обещания я держу. Все, что я знал, я ему рассказал, а что рассказать вам, он должен решать сам.

— А Машеров?

— Машеров получил от меня кучу тетрадей, которые я исписывал полгода. Там только даты с пояснениями о произошедшем. Отдельно шли тетради с описаниями достижений в науке и технике. Уже позже, когда жил в Минске, я составлял письменные ответы на заданные вопросы. Получалось ответить в лучшем случае на два вопроса из трех. Это были уточнения по первым шести годам, начиная с шестьдесят шестого.

— А почему отвечал не на все вопросы?

— Михаил Андреевич, — сказал я. — Я не Дельфийский оракул. Что мне попадалось в сети и вызывало интерес, то я и запомнил. И такого, слава богу, было достаточно много. Но не все тайны были открыты, да и не читал я всего. Я и вам на все вопросы не отвечу.

— А что ты так зажат? — заметил он.

— Как я, по-вашему, должен себя чувствовать, если меня допрашивает один из самых влиятельных людей страны, причем невооруженным взглядом видно, что он мне абсолютно не верит? С Леонидом Ильичом я себя держал совершенно иначе. Он мне поверил сразу, хотя у него было гораздо больше поводов для недоверия, чем у вас.